– Мы работаем над этим, – ответил его коллега, ответственный за развитие технологий. – Скоро мы будем наносить людям специальное напыление на кожу, что-то вроде татуировки, но безболезненное и моментальное.

– Куда? На лоб, что ли? – поинтересовался первый министр.

Второй, отстающий от первого всего на несколько единиц, что всегда доставляло ему особые внутренние терзания, недовольно нахмурился.

– Нет, не на лоб. На тыльную сторону ладони.

– Хорошо хоть не на запястье. Кажется, такое в истории уже проходили.

– Вы на что это намекаете? – возмущался второй. – На диктаторов и убийц? И это в то самое время, когда мы активно трудимся над построением самого гуманного и счастливого общества?

– Я ни на что не намекаю, – оправдывался первый под этим неожиданным напором. – Но тыльная сторона ладони неудобна. А если холодно и люди будут надевать перчатки?

– Так ведь и лоб можно прикрыть козырьком.

– И все-таки?

– Введем параграф, запрещающий перчатки при температуре выше нуля градусов по Цельсию.

– А если она будет ниже?

– Разрешим перчатки исключительно из прозрачных материалов.

– А кстати, это прекрасная мысль! – тут же подал голос третий министр, отвечающий за промышленность. – Загрузим новыми заказами химзаводы. За выработку новых тканей и волокон много хороших людей смогут заработать приличные деньги.

И тут же министр сдвинул брови и мысленно нажал на нужные кнопки воображаемого калькулятора.

– Гениально! – продолжил бредить он. – И за пошив, и за реализацию! Страна получит миллионы!

– Ну и отлично. Значит, мы все решили. Надо готовить законопроекты, – подвел итоги второй министр.

– И чтобы напыление проводили в поликлиниках за определенную плату, – тут же встрял первый министр, оказавшийся ответственным за медицину и не желавший упустить своего.

– Нет проблем, коллега, – согласился второй. – Нет проблем.

– А президент одобрит? – робко поинтересовался третий.

– Президент одобрит! – сказал президент, никак, впрочем, не выражая лицом своего одобрения.

Но это министров не смутило, потому что все знали, что он вообще своим лицом ничего никогда не выражает. Оно у него словно и не живое вовсе – как маска, вырезанная хорошим мастером, но из очень жесткого материала.

– А вот чего президент не одобрит, – добавил вдруг он, так и не пошевелив ни единым мускулом, словно его губы были наклеены на металл и жили автономной жизнью, – так это сокрытия важной информации.

Министры в тревоге переглянулись.

– Где министр просвещения? – спросил президент.

– Он на больничном, – послышалось сразу несколько слабых голосов.

– По моим данным, его видели вчера садящимся в самолет, – сказал президент.

Министры побледнели. Ведь с точки зрения министра просвещения, который среди них всех имел самый маленький номер, было бы глупо улетать, выдавая себя за больного.

– Вот вы, – указал президент на министра здравоохранения, – вы и узнайте, кто выдал вашему коллеге этот самый больничный и по какому диагнозу. А то, может, он, бедняжка, плох совсем. Надо бы тогда навестить, попрощаться.

При слове «попрощаться» всех охватил цепкий и липкий ужас.

– Я, я проверю, разберусь, – пролепетал министр здравоохранения.

– А еще неплохо бы разобраться, – президент еще глубже вонзил острый и совершенно отдельный от нижней части лица взгляд в бедного и бледного министра здравоохранения, который, по мнению остальных коллег, был близок не то к тому, чтобы упасть в обморок, не то к тому, чтобы описаться, как малолеток, – почему в одобренном министром просвещения учебнике анатомии для восьмых классов написано, что до сих пор еще не найдены способы исцеления врожденных уродств. Пусть ваши врачи официально опровергнут этот пункт и перепишут учебник.

По всей видимости, участь министра просвещения уже была решена. Присутствующим на совещании его коллегам даже не нужно было переглядываться, чтобы это осознать.

«А кто там следующий номер?» – подумал каждый из них, мысленно примеряя к опустевшему креслу потенциальных претендентов. От того, кто реально займет это место, будет зависеть, как распределятся козыри при следующей перетасовке министерской колоды.

Что-то в последнее время такие перетасовки стали частыми.

С Кирочкой происходила метаморфоза. И каждый день, просыпаясь поутру, она знакомилась с собой заново – и в зеркале, и в мыслях.

От старой Кирочки остались худоба и любовь к какао, все же остальное взялось откуда-то извне, словно одолженное у посторонней девушки, волей судьбы ставшей соседкой или даже (это, пожалуй, точнее) сокамерницей.

Эта посторонняя имела татуировку на левом плече и работала в пункте сбора утильсырья.

Татуировка изображала черную грациозную ворону, горделиво примостившуюся на обломке сука. Глаз ее смотрел с плеча подозрительно, а цепкие когтистые пальцы на одной лапе складывались в нечто, в определенном ракурсе очень напоминавшее принятый среди людей неприличный жест.

Что же касается утиля, то сдавать люди приходили, как и в начале века (об этом она, правда, знала только понаслышке), по большей части бутылки, натыренные под скамейками да в мусорных бачках.

Чтобы не пачкать тонкие породистые ручки, Кирочка для принятия тары пользовалась грубыми хлопчатобумажными перчатками. Но каждый раз, рассортировав посуду по ящикам, она снимала эти защитные тряпки, чтобы положить деньги в протянутые ей ладони голыми, незащищенными пальцами.

И даже если ладони оказывались грязнее бутылок, она все равно не могла заставить себя предать высокий смысл простого человеческого тактильного контакта. Это было врожденным и совершенно органичным побуждением ее натуры.

Телевидение Кирочка оставила уже давно, почти сразу же, как шоу целителя вошло в моду и застыло в первой строчке в группе самых рейтинговых.

Большинство знакомых в тот момент решительно отказалось признать ее решение адекватным, так как и карьерные возможности, и перспективы заработка в этом шоу открывались беспрецедентные.

Но она не жалела об уходе и, вспоминая свои последние дни на той работе, вся внутренне содрогалась и съеживалась.

И не то чтобы у нее были реальные причины ненавидеть побившего все рекорды популярности кудесника, и не то чтобы после превращения ее начальницы Клары в его фанатичную последовательницу к Кирочке стали хуже относиться – нет. И все-таки она понимала, нутром чуяла, что оттуда надо бежать со всех ног. Пока не поздно.

Что поздно? Почему поздно? На эти вопросы у нее не было ответов. Ведь не собиралась же и она сама примкнуть к разрастающейся, как грибы после летнего дождя, пастве нового пророка? Нет, однозначно не собиралась. И все же боялась: то ли какой-то внутренней порчи, которой могла бы заразиться от тех, кто успел примкнуть, то ли физического вреда, который мог быть ей среди них причинен.